Then It Must Be True
Интервью с Омаром Родригесом
(The Mars Volta)
Июнь 2003
Лос Анджелес
Оригинал\Source: ThenItMustBeTrue.com
Перевод — metronome charisma;

В начале был Эль-Пасо, штат Техас. И из пыли, апатии, культуры и жары этого пограничного города возникла группа под названием At The Drive-In. Группа – в которую входили вокалист Седрик Бикслер и гитарист Омар Родригес – стала успешной сверх ожиданий всех участников и не частников группы. Но в 2001м году, после сотен концертов перед тысячами поклонников по всему миру и такого объёма слухов, о котором любой артист может только мечтать, At The Drive-In распались. Участники пошли по двум разным дорогам, на одной из которых трое основали группу под названием Sparta, в то время как на другой Седрик и Омар создали проект, названный ими The Mars Volta.
Название – это дань Феллини – да, знаменитому итальянскому режиссёру. Это совершенное прозвище для синтеза, который The Mars Volta умудрились создать. Их музыка мультичувственна; их искусство стимулирует все чувства. Работы группы пересекают все жанры, стили, границы и правила, и для меня, являются совершенными показателями того, что значит вырасти в таком месте как Эль-Пасо. Это было место, где границы не значили ничего и всё одновременно, место, переполненное противоречиями между политиками, историей, общественными классами и языком. Это одно из наиболее уникальных мест в мире; The Mars Volta не могли не появиться оттуда.
Накануне перового полноценного релиза The Mars Volta, — и всего несколько недель спустя после смерти центрального участника группы Джереми Уарда – у меня была долгая дискуссия с Омаром. Альбом, названный “De-Loused In The Comatorium”, был спродюссирован гениальным Риком Рубином, и посвящён другу Омара и Седрика Хулио Венегасу, художнику из Эль-Пасо, поконившему жизнь самоубийством в 1996м году. Альбом создан не в память о Венегасе; он создан рассказать его историю, выразить его душу и передать вдохновение, которым он был для музыкантов, пережившим его. Под руководством группы, Сторм Торджерсон – легенда в оформлении альбомов, наиболее известный по работам с Pink Floyd – тщательно разработал визуальный ряд к “De-Loused…”. Больше его работ можно увидеть в сопровождающей книге, которая также включает в себя полный рассказ, объясняющий происхождение альбома.
Омар и я начали наш телефонный разговор, осознав, что мы находимся в данный момент в одном районе. Это маленькое совпадение, которые объединяет нас, так же как и то, что мы вместе выросли в относительно маленьком Эль-Пасо. Омар даёт интервью, одновременно катаясь на велосипеде по району – «Я должен быть снаружи – от этого мне хорошо, и мой мозг лучше работает, или не работает, ну или типа того!» — что мне сразу же показывает как работают The Mars Volta: нетрадиционно, ловко, бесстрашно.
Хотя я иногда вижу Омара и Седрика издалека, когда мы втроём снова в Эль-Пасо, я никогда не подхожу к ним, чтобы занять беседой о наших взаимосвязанных профессиях. Фактически, ближе всего я подошёл, когда мы вместе проводили время на фестивале Coachella в 2003м году, в месте, где было множество других исполнителей, включая и одну британскую группу, у которой я должен был брать интервью. Но я до сих пор не говорил с The Mars Volta. Кое-что сдерживало меня; сила их музыки отозвалась эхом в моей голове и запугала меня.
Я рассказал об этом Омару и она засмеялся, а затем ответил, «Это забавно, потому что, ты знаешь, когда люди не говорят привет, или, когда мы видим кого-то поглядывающего в нашу сторону, но не говорящего ничего, в наших головах происходит что-то типа, «Ну и какого хера ты уставился? Они нас высмеивают! Мы им не нравимся, чего мы сделали не так?»
Это вовсе не то, — уверяю я его. Это то, как оно есть…

Мне есть много что сказать о том, что это значит – видеть людей, которых я знаю, или рядом с которыми я вырос. Я хочу сказать, я ходил с Седриком в одну школу; мы оба носили одну и ту же тупую униформу и отскребали себя от одной и той же спортивной площадки. Мы все из одного места, откуда обычно так тяжело выбраться, а вы, парни, чрезвычайно преуспели, несмотря на то, что нам пришлось преодолеть. Так что это действительно пугающе. Такая же реакция и у других людей из Эль-Пасо?
Омар: Думаю, да. Я знаю много людей, которые действительно гордятся тем, что мы оттуда и делаем то, что делали там, но я не знаю реакцию людей, потому что это только то, как они к нам относятся. Некоторые люди заговорят с нами и скажут это, а другие даже не осмелятся подойти. (Смеётся.) Это странная вещь.

Вы вот-вот выпустите свою первую полноценную запись как The Mars Volta, чего многие ждали довольно долгое время. Что для меня странно, так это то, что вокруг такое напряжённое ожидание. Люди говорят, «Почему так долго?», когда на самом деле не так уж это и долго. Не чувствуете ли вы, что слишком торопитесь?
Омар: Нисколько. Фактически, это заняло столько времени, сколько было нужно, чтобы не торопиться*. Мы хотели, чтобы всё было правильно, и хотели иметь столько контроля, сколько мы могли, кроме тех случаев, когда музыка оживает и начинает жить своей жизнью. Я тоже слышал, как люди спрашивали, «Ну почему так долго?», и для меня это смешно. (Смеётся.) И по-моему, это действительно смешно – спрашивать кого-то, почему так долго делается их запись. Это очень деликатный вопрос; это как спросить парочку, «Ну почему так долго? Я думал, вы заведёте ребёнка!»
(Смеётся.) Верно.
Омар: Что с тобой такое? Запись выйдет тогда, когда выйдет и ни минутой раньше.

Это правда. Мне кажется, люди имеют свой взгляд на то, как должен функционировать механизм; они видят процесс, систему и бизнес, и думают, что каждые пятнадцать месяцев вы должны штамповать новый продукт, новый тур и продавать всё это, ну и всё такое.
Омар: Верно. Ну, они должны понимать с такой точкой зрения, что в то время, пока мы работаем с нашим механизмом, или вроде того, в рамках музыкальной индустрии, мы всё ещё работаем по своим собственным правилам. (Хихикает.) Мы как группа существуем уже два года и это наша первая запись. Мы ездим в тур очень спонтанно, в разное время, и могут пройти месяцы, пока мы соберёмся снова. Для нас нет никакого шаблона. Мы просто делаем вещи по наитию.

Я уверен, что вы чувствуете себя счастливчиками и рады быть в таком положении, но не чувствуете ли вы, что вам нужно быть осторожными с этим, держаться за эту свободу, которую вы приобрели? Или вы думаете, что если продолжается и продолжается, вы так и будете использовать до конца то, что есть?
Омар: Я думаю и то и другое. Ты прав – мы действительно чувствуем себя счастливчиками и радуемся этому. Но в то же время, я думаю, мы осознаём, что единственная причина, почему мы в таком положении, это потому, что мы всегда слушали свои сердца и делали то, что хотели делать, и если это когда-либо изменится, то разрушится вся химия наших отношений с музыкой, а мы не хотим огорчаться по этому поводу. И многим из того, что происходит, мы наслаждаемся. Люди действительно заинтересованы в том, что произойдёт, если всё сложится таким путём… люди заинтересованы во всех этих «а что если», и когда это происходит, ты не вовлечён в тот момент. И тогда всё проходит мимо тебя, и ты не можешь наслаждаться. Я наслаждаюсь происходящим в тот момент, когда оно происходит, а когда оно меняется, оно меняется, и я разберусь с этим. Единственный момент, когда мы уверены, что всё продолжается, это когда мы можем делать то, что делаем, и сочинять музыку, которую мы хотим.

Таким же ключевым моментом, как и то, что вы хотите делать музыку такой, какой хотите и тем путём, каким вы хотите, является и то, что нужно оставаться на плаву, сохранять здравомыслие, особенно в свете ожиданий и давления. Этот образ жизни, я думаю, действительно вам подходит и будет так же разрушителен, как и, скажем, десять лет назад, когда вы, парни, боролись и не имели ничего поесть, ни где пожить. Как вы планируете остаться в своём уме?
Омар: Катаясь на велосипедах! (Смеётся.) Я думаю, большей частью оттого, что мы живём нормальными жизнями. Пока вокруг нас происходят разные вещи, вроде всеобщего ожидания и давления, и всякого такого, это просто то, что нужно — это происходит, это внешнее воздействие. Есть всякие рецензии, журналы и форумы, но всё это не для нас. Это для других людей. Для нас, как я уже говорил ранее, лучше всего такие вещи: я дома, я катаюсь на велике, еду в бакалею Trader Joe, а потом поеду репетировать. Так что нужно только держать голову прямо. Всё это иллюзия того, как я это вижу. Мы делаем музыку и даём интервью, потому что люди заинтересованы.
Но, кроме того, ничто из этого не реально. Подобно тому, как журналисты пишут рецензии на нашу запись, или концерт, или что-нибудь ещё, и говорят, что это лучшая вещь в мире, это неправда. И если они говорят, что это худшая вещь в мире, это тоже неправда. Единственная правда состоит в важности всего этого, помещённой в нас самих, любовь, которую мы дарим друг другу, и любовь к нашей музыке. Это основа, человеческий фактор. Люди должны иметь возможность любить себя и верить себе, чтобы сделать что-либо в жизни, чтобы иметь эффективные отношения или ещё что-нибудь.

Это верно. Но есть кое-что относительно того, откуда мы приехали, или, по крайней мере, мой опыт, и опыт моих родных братьев. Мы все артисты, и нам внушили этот Мексиканско-католический менталитет самопожертвования, где ты должен быть мучеником – ты не можешь делать то, что тебе хочется, и всё должно свершаться во благо семьи, или во благо других людей. Самая большая слава, которую ты можешь получить, это пожертвовать собой ради других. Трудно исправить такое воспитание только желанием того, что интерпретируется как эгоизм – делать то, что тебе хочется.
Омар: Верно.
Но иначе ты никогда не будешь счастлив.
Омар: Верно. Эгоизм – это наша эстетика. (Смеётся.) Но это приходит от желания создавать музыку, так что…
Кто-то сказал мне однажды, что искусство – это очень эгоистичный способ для совместного использования.
Омар: Это, определённо, правда.
А ваша музыка так специфична, что я думаю, это не поможет, но люди не осознают, что что-то столь специфическое может повлиять на массу разных людей.
Омар: Определёно.

Ты упомянул о репетиции, и мне любопытно, как динамично продвигается подготовка к предстоящим живым выступлениям и туру. Как всё удаётся на репетициях, и отличается ли всё это от вещей, которые вы делали раньше?
Омар: Сейчас репетиции и всё остальное проходят более непринуждённо. Мы вообще очень организованная группа – я люблю практиковаться, все приходят вовремя, сам процесс работы над частями и вникание в суть всего этого, неважно как ты хочешь это видеть, потом расходимся и делаем свои дела. А сейчас… (Вздыхает.) Я думаю, сейчас, после этой травмы, которую перенесла группа, мы более расслабленны. Мы собираемся, просто джемимся пару часов, и, играя, таким образом, просто отрываемся. Сейчас мы отрываемся больше, потому что мы все ценим то, что имеем. Не то чтобы мы не ценили раньше, но определённо больше. Мы больше ценим то, что имеем общего, присутствие друг друга, и музыку, которую мы вместе делаем. Просто реально общаемся.

Это важно. Как связаны песни, которые вы заканчиваете для альбома? Я подозреваю, что есть некая концепция, которой всё подчинено.
Омар: Была очень специфическая идея относительно того, какой будет это запись. Большинство песен было написано до того, как появилась концепция альбома. Как только появилась концепция истории и всё остальное, всё стало намного более ясным. Это ограничило наши варианты, что действительно хорошо, потому что стало гораздо яснее, какие из песен будут на альбоме и в каком порядке они будут идти. Путь только продолжился, как только родилась история.

Были ли сомнения относительно этой концепции? Обдумывали ли вы её заново, как бы говоря, «Ммм, возможно, этим путём идти не стоит…»?
Омар: Нет. Нисколько. Это было очень возбуждающе и смело.
Это должно быть здорово – иметь руководящие принципы, которые направляют тебя и держат сосредоточенным.
Омар: Абсолютно. Это было здорово. Это что-то такое, чего мы все ждали какое-то время, и теперь оно проявилось.

Да, в музыке можно почувствовать, что вы, парни, реально преуспели в том, что хотели сделать. Я обратил внимание, что вы совместно с Риком Рубином спродюсировали альбом, и я хотел бы поинтересоваться, как вы работали вместе. Вы немного боялись процесса? Что вы привносили против того, что привносил он?
Омар: Сперва, я думаю, мы действительно очень хорошо поработали вместе. Я не боялся, и ничего нас не отделяло друг от друга. Было просто двое людей, которые реально наслаждались присутствием друг друга и совместной работой над проектом. Рик правда очень помог с аранжировками и помог не откланяться от намеченного. Я всегда так думал о Рике: Знаешь, когда ты переезжаешь на новое место и хочешь повесить картину? Когда ты стоишь очень близко к рисунку и смотришь на него, а твой друг стоит сзади и говорит тебе, «Нет, справа чуть повыше».
Верно!
Омар: А ты ему не веришь и говоришь, «Не, я думаю ровно». А он говорит, «Нет, поверь мне. Просто сделай чуть повыше справа, подойди сюда в конец комнаты и посмотри. И если тебе не понравится, оставишь так, как было». И тогда ты говоришь окей, вешаешь, как он говорил, отходишь и говоришь, «О, хорошо, теперь я вижу, о чём ты говорил!» Он (Рик – прим.пер.) делает что-то вроде этого.
Я очень близок к музыке, пишу песни и ещё там всякое, и очень легко потеряться в смежных вещах и потакать себе в своих капризах. Он действительно помог провести нас через это. Я должен был донести то, как должна звучать запись. Он определённо отработал своё за барабанами, а я был там для того, чтобы подобрать бас, гитары и клавишные, а также выбрать подходящие аранжировки, выбрать, что нужно использовать и разбить всё на слои. Даже микшировать. Я в значительной степени принял участие в микшировании, и мы сделали это с Ричем Кости.

Ты так же был вовлечён в производственный процесс вначале своего музыкального пути с At The Drive-In, или это пришло со временем?
Омар: Я был вовлечён. Я думаю, принимая во внимание моё понимание музыки, или просто техническую сторону вопроса, мне просто захотелось лучше понимать и контролировать процесс. Когда ты только начинаешь, ты управляешь своей музыкой и тем, какой хочешь её представить, но тебе приходится положиться на кого-то, кто запишет её и задокументирует. Когда ты начинаешь с группой и с записью, всё сводится к документированию. А потом, по ходу того, как ты растёшь и работаешь с разными людьми, наступает момент, когда кто-то тебя выталкивает на новый уровень среди групп, и тогда уже документирование плавно переходит в запись. Когда ты молод, ты ждёшь от других людей руководства, потому что ранее не делал ничего подобного. Есть куча вещей, которые ты знаешь, как бы ты хотел сделать, но кроме того, ты также даёшь другому человеку делать своё.
По ходу того, как ты растёшь, по крайней мере, для некоторых людей, — некоторые просто останавливаются на таком уровне, другим просто нужен продюсер, чтобы заставить запись звучать – но для меня всё не так. Иногда я чувствовал себя как губка. Я чувствовал всю эту информацию и хотел впитывать её. И по ходу того, как я врубался, вникал в технические аспекты, а также осознавал то, как я хочу, чтобы звучала запись, всё начало становиться гораздо понятнее.

Перед основным процессом записи, как звуки, которые ты держишь в своей голове, сочетаются с текстами Седрика? Если вы записываете свой материал порознь, как вы потом объединяете его?
Омар: Обычно музыка пишется наперёд. У меня имеется некоторое количество разных песен, и мы садимся, и выбираем две или три, над которыми будем работать. Мы выбираем пару тех, которые цепанули Седрика – знаете, иногда ты просто слышишь что-то, и точно знаешь, что сделать дальше. Итак, мы фокусируемся на таких вещах и прорабатываем его мелодические партии. Обычно они довольно-таки разнятся, но насколько они разные, настолько они кажутся едиными.

Говоря о том, что разное может быть единым, хочу поинтересоваться, что побудило выпустить тексты отдельно от альбома. Можешь ли ты рассказать побольше, что это будет за книга? Я подозреваю, что это не просто слова. Почему вы решили так сделать?
Омар: Это тексты к записи, но люди должны понять историю, стоящую за всем этим – страницы слов, в которых и есть эти тексты. Они в рассказе, так что нужно его прочесть, чтобы вникнуть в тексты.
Причина, по которой они не CD, это потому что компакт-диск – явно низший формат в искусстве звукозаписи. Записи должны прослушиваться на двенадцатидюймовом виниле, это всегда был высший формат – высший для музыкантов, для звукорежиссёров, для художников, которые рисуют обложки. Они никогда не предполагают, что их работы будут на этих маленьких, крошечных… (Смеётся.) Я не знаю размеры обложки для CD, но они реально маленькие. Обложка – по крайней мере, для людей, которые делают их для рок-записей – всегда предполагается, должна быть формата 12х12 (дюймов – прим.пер.), и это для нас тоже важно. Для нас это не запись до тех пор, пока… ну, будет верно сказать именно так – запись! Винил, не CD!
CD это просто то, к чему мы вынуждены приспосабливаться, чтобы донести наше творчество для людей по всему миру. Мне пришлось научиться пользоваться компьютером, потому что у всех моих друзей есть этот грёбаный e-mail, и всякое такое, и мне пришлось стать частью всего этого, чтобы общаться с ними, понимаешь? (Смеётся.) Для нас, чтобы взаимодействовать с публикой, которая забыла красоту винила, приходится выпускать CD в надежде на то, что однажды они всё же захотят заиметь винил, сохранить артворк, сохранить историю. Там недостаточно места для рисунка, и уж тем более недостаточно места – даже, если бы нам удалось сварганить 24-хстраничный буклет – для рассказа. Но на виниле места более чем достаточно.

Как вы смогли донести концепцию до Сторма Торджерсона так, чтобы она воплотилась визуально? Было много дискуссий и набросков?
Омар: Определённо. Это было здорово. Оно был таким, как мы хотели – он вкладывал также много энергии в визуальное представление записи, как мы вкладываем в музыку и слова. Нам нужно было послать ему всю музыку и тексты, а потом провести кучу времени обсуждая всё по телефону. Обсуждая не только рассказ, но и нашу личную жизнь, откуда мы родом, как мы выросли, что значит для нас знать человека, о котором эта запись. Чем больше информации он получал от нас, чем больше чувств, несколько наших идей – тем быстрее продвигалось дело. Абсолютно так же, как мы обсуждали трек-лист. Чем больше информации мы знаем о концепции, тем меньше идей, и меньше вещей, которые мы можем сделать. Что-то вроде ограничений для нас. Так что это очень хороший и свободный процесс, даже если тот факт, что идей становится меньше, звучит странно.

Нет, оно даёт тебе меньше неподходящих идей, и больше верных. Фильтрует их.
Омар: Точно.

Я думаю, люди забыли это и может быть, поэтому у нас есть журналисты, такие как я, которые пытаются анализировать вещи. Мы просто пытаемся понять и пытаемся добиться от вас сюжета. Все хотят знать, что входит в процесс создания всего этого, и особенно этого рассказа о Хулио, но также и то, что вы рассказывали Сторму, кто вы, и что ещё поспособствовало тому, какими вы стали теперь.
Омар: Точно. Это было так важно для него – просто посидеть с нами, почувствовать наше присутствие, узнать, что мы за люди и откуда взялись.

Хочешь ли ты сказать, что вы как люди полностью отличаетесь от того, кто вы на сцене, во время исполнения? Это как способ для вас быть кем-то другим?
Омар: Я не знаю. Я правда не знаю, какой я на сцене. Я не думаю, что это кто-то другой, потому что я считаю, это что-то внутри меня. Я всегда смотрю на это с лучшей стороны – дать выход чувствам, и многим невысказанным вещам, которым я не могу дать выход в обычной, повседневной жизни без того, чтобы не ограбить кого-нибудь или не разбить окно. Это те чувства, что, я думаю, есть у каждого, а это просто хороший способ дать им выйти. Я чувствую, есть много вещей, которые я не в состоянии кому-либо объяснить – неважно, любимый ли это человек, друг или родственник – я чувствую, слова меня ограничивают. Я чувствую себя так, что даже знай я каждое слово в словаре, и двенадцать разных языков, я всё равно не смогу выразить вещи, которые чувствую. Я считаю, что игра,- для меня, по крайней мере,- это тот словарь, который мы все ищем; это тот словарь, который мы не можем найти в письменном языке, чтобы реально выразить вещи, творящиеся внутри нас. Это очень хороший способ высказать такие вещи.

Когда ты понял, что музыка – твоя отдушина? Насколько молод ты был, и начинал ты с гитары, или это было что-то другое?
Омар: Я, вероятно, начал с перкуссии. Насколько я помню, музыка всегда была моей отдушиной. Я – пуэрториканец, и наша культура вращается вокруг сальсы, так что если ты пуэрториканский ребёнок, вполне вероятно, что все в твоей семье играют на конгах, маракасах или гитаре. Центром семейных посиделок является музыка и её исполнение. Так что насколько я помню, я всегда был окружён музыкой, был ли я тогда в животе у мамы с моим отцом, исполняющим рядом для меня песню на гитаре, или сейчас. Я начал играть на перкуссии, затем переместился на бас, потом на гитару, клавиши, и всё остальное.

Сколько тебе было, когда ты переехал из Пуэрто-Рико в Эль-Пасо?
Омар: Я думаю, мне было около девяти, когда мы перебрались в штаты, но сперва мы поехали в Южную Калифорнию, а уже потом, когда мне было в районе двенадцати лет, переехали в Эль-Пасо. Моя семья там, а остальные родственники всё ещё в Пуэрто-Рико.

Каково это – возвращаться назад домой, к ним, со всем тем, чего ты добился? Я чувствую, они гордятся тобой, но не странно ли оставаться в одном и том же городе с тем, чего ты достиг?
Омар: Нет, нет, это замечательно! Здорово возвращаться домой к моей семье. Я уверен они чувствую себя прекрасно, осознавая, что я не проведу остаток жизни, сидя в своей комнате, как было одно время. (Смеётся.) Очень мило угостить отца обедом вместо того, чтобы клянчить у него деньги. Это восхитительное, расслабляющее чувство – возвращаться домой, просто сидеть, видеться с друзьями и смотреть, как садится солнце.

По возвращении домой, я уверен, попадаются на пути эдакие Сомневающиеся Томасы**- люди, которые бесили тебя в детстве, когда ты пытался делать то, что тебе хотелось. Пытаются ли люди, которые относились к тебе враждебно, подойти и заговорить?
Омар: О, определённо. (Смеётся.) Это как в плохом коммерческом фильме. Определённо есть люди, которые меня заёбывали, и сейчас, когда я их вижу, они подходят и говорят, «Эй, чувак! Как дела? О, прикинь, я знаю этого перца с тех пор, как и бла-бла-бла-бла-бла!» Это реально глупо. Порой интересно просто подумать, «Господи, они правда настолько ненормальные, что забыли как относились ко мне, или они думают, что я забыл?» Но у меня с этим всё нормально. Это их роль в жизни, они сами выбрали, кем им быть, или в кого развиться, и я плохо думаю о таких людях. Они сами решают как они хотят это запомнить, ну и отлично, потому что я знаю, в конце дня они придут домой и независимо от того, что они расскажут людям, они знают, что всегда издевались надо мной, и всё такое. Им приходится жить с этим. Мне – нет. Я развиваюсь и счастлив тому, где я.

Верно, а они определённо не рады своему положению, что и является причиной их переработанных историй типа «С нами всё клёво», когда в действительности всё не так.
Омар: Да, верно.

Возвращаясь назад к концепции альбома и к тому, что он о Хулио, Седрик сказал, «Он научил нас, что значит быть артистом в повседневной жизни». Очевидно, судя по тому, через что вы, парни, прошли, вы пытались сделать то же самое и с вашими собственными жизнями. Считаете ли вы, что делаете для других то, что Хулио делал для вас?
Омар: Я думаю, да. Трудно запланировать это, но да, мы определённо знаем людей, которые постоянно подходят к нам, и не для того, чтобы занять наше место, и не для того, чтобы отобрать у нас нашу энергию, а для того только, чтобы очень быстро сказать спасибо. Они говорят, «Эй, приятель, я тебя не знаю, но я просто хотел поблагодарить тебя, потому что вещи, которые ты делаешь, вдохновляют и помогают мне». И это правда очень милое чувство, потому что мы прекрасно знаем на что это похоже, — расти и следовать другим группам или режиссёрам. Здорово знать, что люди чувствуют такое.
Бывает, люди иногда приносят нам вегетерианские печеньки, или люди, которые приносят гумус и лаваш к нам на порог. (Смеётся.) Очень странные вещи, но действительно классные. Очень интересный путь отдачи. Очень милая вещь – получить подарок от незнакомца, да ещё такой положительный, как печенье. (Смеётся.)

Примечания переводчика:
* в оригинале статьи использовался фразеологический оборот “take your time”, который не имеет точного перевода на русский язык (по крайней мере, автор перевода его не нашёл ?). Зато в Оксфордском словаре дано описание этого выражения, которое и применено в данном переводе: использовать столько времени, сколько нужно, чтобы не торопиться.
** в английском языке существует идиома (фразеологический оборот, устойчивое словосочетание) “Doubting Thomas”. В том же оксфордском словаре я нашла описание данного оборота: «Сомневающийся Томас» — человек, который навряд ли поверит во что бы то ни было, пока не увидит доказательства этого.